От Илья Вершинин Ответить на сообщение
К Илья Вершинин Ответить по почте
Дата 08.12.2004 16:18:14 Найти в дереве
Рубрики Персоналии; Версия для печати

Карл Ару о репрессиях в Красной Армии

Из книги " С родной артиллерией" (из главы об учебе в Артиллерийской акалдемии имени Дзержинского)

Профессора и преподаватели делали для нас все, что в их силах. П. Прохоров втолковывал нам до тех пор специальную теорию стрельбы, пока мы не уяснили каллиграфически написанных на доске формул. У А. Горохова хватало терпения по несколько раз объяснять конструкцию аппаратуры управления огнем зенитной артиллерии. Кстати, он впоследствии стал известен во всей армии как выдающийся ученый и талантливый генерал.

Большим специалистом в области внутренней баллистики считался Иван Граве. Окончив в 1900 году Михайловскую артиллерийскую академию, он с 1904 года преподавал в ней. В первые годы Советской власти до его сознания никак не доходил простой факт, что рабочие и крестьяне тоже могут приобретать высшее образование, как прежде сынки буржуазии. А впоследствии ему присудили за капитальный труд Государственную премию. С момента создания Академии артиллерийских наук И. Граве стал ее действительным членом.

А. Благонравов в прошлом тоже был царским офицером. В 1929 году он окончил Артиллерийскую академию, а в 1938 году получил ученую степень доктора технических наук и звание профессора. С 1943 года — действительный член Академии наук СССР. Он являлся также первым президентом Академии артиллерийских наук.

Таких энтузиастов своего дела, крупных специалистов мы в академии встретили много. Их упорство и привело нас к успешному окончанию учебы.

После первого учебного года жизнь стала несколько легче. Можно было опять серьезно заняться спортом. Помимо гимнастики, волейбола и баскетбола, я увлекся фотографией. Четыре года состоял членом редколлегии фотогазеты. Зимой часто проводил досуг на коньках или лыжах.

Так прошли пять напряженных лет учебы. Началась подготовка к государственным экзаменам. Они впервые вводились в академии вместо прежних дипломных работ.

В те дни в печати стали все чаще появляться сообщения о вредительстве, диверсиях и шпионаже. В академии состоялось общее собрание на тему о бдительности. Со слов комиссара академии Ф. Генина можно было заключить, что в нашем доме все в порядке.

В один из дней нас ошеломили газеты. В них сообщалось, что «раскрыт военно-фашистский заговор». Среди его участников назывались такие известные военачальники, как Якир, Уборевич, Корк... Позже объявили, что и маршал М. Тухачевский принадлежит к числу заговорщиков.

Росла тревога. Тем более, что и из академии исчез уже не один человек. На собраниях и политинформациях сообщали, что такой-то и такой-то тоже оказались «врагами народа». В стенах академии больше не появлялся и наш преподаватель немецкого языка Паукер.

Участились партийные собрания. Обсуждали жизнь и деятельность того или иного коммуниста, выясняли — не отклонялся ли от генеральной линии партии и служебного долга. На одном из собраний обсуждалось «преступление» кандидата в члены партии старшего лейтенанта Г. Филонова. Тот изложил свою биографию от прадедов до последних дней. Затем его спросили: — почему ничего не сказал об общении с врагом народа?

У Филонова от недоумения округлились глаза. И что же оказалось? Г. Филонов командовал группой мотоциклистов Ленинградского военного округа и после многодневного пробега по пересеченной местности доложил о результатах этого кросса заместителю командующего войсками Ленинградского военного округа командарму второго ранга Гаркавому. Впоследствии его арестовали как и многих других. Это-то и было «общением» Филонова с «врагом народа»!

Большинство коммунистов выступило в защиту Филонова и кандидатский билет остался при нем.

Пришел и мой черед держать ответ перед коммунистами.

Рассказал автобиографию. Стали задавать вопросы. Комиссар факультета майор Г. Одинцов поинтересовался, куда я ранен и почему в моем личном деле нет справки об этом? Слушатель академии И. Суслопаров хотел знать названия деревень, связанных с моим участием в боях на Восточном фронте, а также имя тогдашнего командира полка. Задано было и много других вопросов.

Я рассказал историю своего ранения и показал шрам. Есть ли справка в деле или нет, этого я не знал, поскольку личные дела нам не показывают. Суслопарову постарался объяснить, что был я в ту пору зеленым юнцом, боевые действия бросали меня в разные места и помнить все названия трудно. Описал внешность командира полка.

Дело принимало плохой оборот. Вдруг я услышал из задних рядов голос начальника академии А. Сивкова:

— Прошу слова.

Он опоздал к началу собрания и поэтому сел в последнем ряду.

Сивков спросил у Одинцова, запрашивал ли он архив о моем ранении. Оказалось, что нет. Суслопарову, служившему на Восточном фронте командиром, он задал тот же вопрос, который Суслопаров задал мне. Он тоже не помнил всех деревень.

Сивков сказал несколько крепких слов по этому поводу и закончил так:

— Товарищи, я командовал батареей в этом 2-м Красноуфимском полку и все, что говорил Ару о действиях полка, соответствует истине. Командиром и комиссаром полка, о котором говорил Ару, был Анфалов. Я нахожу, что к Ару пытаются предъявить беспочвенные обвинения.

На этом собрание закончилось. Мой партбилет остался при мне.

Такая тревожная и неуверенная обстановка мешала и распыляла внимание при подготовке к государственным экзаменам. Но в конце-концов прибыла экзаменационная комиссия, и меньше чем за месяц экзамены были сданы. Комиссия выехала с результатами в Москву, мы же остались ждать приказа.

На торжественном построении узнали, кто куда получил назначение. Мне предстояло выехать в Горьковское зенитно-артиллерийское училище. Я был рад, что вместе со мной туда же назначили литовца И. Жибуркуса.

Было время...

Февраль 1938-го. Утром на работе узнал, что ночью арестован командир первого дивизиона капитан В. Бахирев. Осталась жена с двумя маленькими дочерьми. Через месяц, тоже ночью, исчез преподаватель топографии капитан Пелнис и еще через некоторое время — преподаватель политической экономии капитан Полонский. Число «врагов народа» увеличивалось. Люди ходили встревоженные, стали избегать разговоров, боялись друг друга. С семьями арестованных перестали общаться. Начальник училища поставил их в известность, что квартиры придется освободить. На собраниях и собеседованиях говорилось, что арестованный оказался «врагом народа».

Все удивлялись, пожимали плечами и шептали: «Никогда б не поверил». Но находились и такие, кто еще вчера отзывался о человеке хорошо, а сегодня, когда тот ночью «исчез», говорили: «Я все время подозревал этого человека!» Такие ночные «исчезновения» происходили не только в нашем военном училище, но и повсеместно в Горьковском гарнизоне.

1 августа 1938 года в лагерях начальник училища полковник А. Глебов, его заместитель по хозяйственной части, я, а также другие командиры обсуждали текущие вопросы. Внезапно перед начальником училища появился курсант и спросил разрешения обратиться ко мне. Затем он сообщил, что комиссар училища майор Григорьев просит меня к себе. Комиссар жил в соседнем со мной доме. В дверях меня встретил Григорьев. Доложил о прибытии. Не подавая руки, он указал на дверь в следующую комнату. Когда я туда вошел, Григорьев закрыл дверь и сам остался за ней. С дивана поднялся знакомый мне уполномоченный НКВД и сунул под нос ордер на арест и обыск. Я ничего не видел, в глазах зарябило. Но когда он уцепился за пуговицу на нагрудном кармане моей гимнастерки, чтобы произвести обыск (там у меня хранился партбилет), я как бы очнулся, резко отступил на шаг...

Так все это началось. Я стал арестантом, одним из многих товарищей по несчастью. Почему? В чем меня обвиняли? Этого я не знал.

Только в ходе повторных допросов выяснилось, что я пал жертвой подлой клеветы, стоившей мне более года жизни.

За месяцы, проведенные в тюрьме, я видел разных людей. Были такие, которых тюремная жизнь окончательно сломила, лишив их человеческого достоинства. Но многие и в самой тяжелой ситуации остались мужественными, верными партии и ее идеям, хотя это и требовало от них большой стойкости характера.

Медленно, месяц за месяцем, прошел год однообразной монотонной жизни, изолированной от внешнего мира, Б один из дней мы прочли на подобранном с полу обрывке газеты, что идет война. По единственному названию населенного пункта поняли, что военные действия происходят на территории Польши.

В октябре 1939 года прибыло долгожданное постановление. Хотел прочесть его хладнокровно, спокойно от начала до конца, но не вытерпел, глаза волей-неволей скользнули вниз, чтобы увидеть последнюю строчку. Когда прочел: «Из-под ареста освободить», — тотчас стал расписываться, но стена была шероховатой и перо сломалось. Пока надзиратель ходил за новым пером, я прочел постановление от начала до конца. Заканчивалось оно так: «За отсутствием состава преступления дело прекратить. Ару из-под ареста освободить».

Лишь те, кто сам это пережил, смогут понять владевшие мною чувства. Человеческий язык слишком беден, чтобы выразить их словами!

Было уже позднее время. Я вышел на улицу. Стук тяжелых ворот за моей спиной доставил огромную радость. Я пешком потащился в город.