Александр Дударенок Думаю, что нашим авиа-форумлянам это будет интересно. 03.10.2006 19:40
"Белорусская военная газета" № 185 от 03.10.06:
"Генерал-майор авиации в отставке Александр Сергеевич Шацкий прошел Великую Отечественную войну с первого до последнего дня. Судьба преподнесла летчику немало испытаний, но он выдержал все. Летал, сбивал вражеские самолеты и не раз по чужой воле приземлялся на землю сам. Но – оставался жив! Даже под Сталинградом, когда, казалось, выжить в кромешном аду кровопролитных сражений тех было невозможно…
-- Сталинградская битва в исторической литературе преподносится как один из самых трагичных и в то же время переломных периодов Великой Отечественной войны. Каким вы его запомнили?
-- Под Сталинград я прибыл в начале июня 1942 года на должность командира звена в 926-й истребительный полк. На подлетах к городу шли тяжелые бои. Авиационный полк был вооружен истребителями И-153 «Чайка». «Чайка» -- это металлический каркас, обтянутый специальной тканью. Без радиосвязи, на борту -- четыре пулемета калибра 7,62 мм. Когда в бензобак такого самолета попадал снаряд пушки «Эрликон», он вспыхивал как факел.
-- Страшно было на такой машине идти в бой?
-- Каждый переживал по-своему. Конечно, волновались. Наша авиационная техника в тот момент уступала немецкой практически по всем показателям, за исключением маневренности. Это был конек, который нас и спасал. Но каждый, вылетая на задание, конечно, знал, на что идет… В небе мы были практически глухими: на самолетах не было радиостанции. Стало быть, мы были неуправляемыми, действовали как Бог на душу положит. Нас невозможно было перенацелить, навести, предупредить о противнике… Но воевать-то надо было. Перед каждым боем, естественно, чувствовалась скованность. Но это была не трусость, нет.
-- Вы имеете в виду, что никто не мог предупредить по радиосвязи, что противник слева или справа? Это, конечно, плохо…
-- Плохо – не то слово… В 1941-м мы потеряли столько самолетов и летчиков, что пришлось восстанавливать весь авиационный парк практически с нуля.
Под Сталинградом я пересел на американский «киттихоук», на котором была установлена радиостанция. Потом летал на английских «спитфайерах» и «харрикейнах», на них воевать было удобнее – и не только за счет высоких летно-технических характеристик. У нас были радиосвязь, более мощное вооружение.
-- Расскажите, какими вы запомнили первые воздушные бои непосредственно над Сталинградом.
-- До 23 августа 1942 года он был для меня обычным советским городом, который требовалось защитить от натиска немцев. Бои шли вокруг него, сам город был цел. И я в самом страшном сне не мог себе представить, что буквально через несколько дней он будет в развалинах.
…23 августа рано утром я вылетел своим звеном на разведку воздушного и наземного противника. А стояли мы на аэродроме, расположенном прямо на территории поселка Сталинградского тракторного завода – там, где немцы потом вышли к Волге. Почему хорошо помню тот день? 22 августа у меня день рождения.
И вот идем на Сталинград. Погода -- изумительная. Тишина, стрельбы нет. Как будто и войны нет. А потом посмотрел на запад – на горизонте пылища страшная. Снизился и вижу: танки с крестами идут. Много танков, не сосчитать. Возвращаюсь на аэродром и докладываю комполка: идет вражеское наступление. Информация пошла в вышестоящий штаб...
У нас в полку тоже был двойной комплект летчиков. И как только мы приземлялись, самолеты заправляли -- и на них уже взлетает следующее звено.
Я со своими остался тогда на земле. Пошел завтракать в землянку, где у нас была столовая. Только сели за стол -- стрельба. Выскочили -- а у нас на аэродроме немецкие танки!..
Кругом рвутся снаряды, свистят пули. У нас же, кроме пистолетов, другого оружия нет. Вспомнил, что рядом в лесопосадке стояли По-2, которые обычно летали ночью, не давали немцам спать. И мы рванули к ним. Вручную развернули первый самолет. В кабину запрыгнул сержант Яблочкин (как сейчас помню: он так художественно свистел – ну просто заслушаешься!). Помогли ему запустить двигатель, он порулил на взлетку… И вдруг вместо самолета -- сноп огня. Как будто и не было ни По-2, ни летчика...
Нам навстречу уже шел немецкий танк -- понятно, что не взлетишь. Бежим дальше: в капонире «орет» зенитная пушка и мечется в полный рост расчет во главе с лейтенантом.
Я обомлел: он -- в парадной(!) форме, в капонире земля под грабельки причесана. В воздухе висит «Фокке-Вульф-189», а он стреляет… по танкам. Мы к нему: мол, сбивай, это же наводчик. А он выпихнул нас и прямой наводкой палит и палит по танкам…Конечно, тот лейтенант был прав.
Мы снова к землянкам -- и на пузе, и перебежками. Навстречу прыгает, еле волоча раненую ногу, наш техник самолета. Кричит: там немецкие автоматчики!..
И мы рванули к домику, где лежали наши «тревожные» чемоданчики. Слышим гул танкового двигателя, останавливаемся, пятимся назад – а это идут наши Т-34 и ИС. Обрадовались -- слов нет!
И вдруг прибегает, весь перемазанный, этот лейтенант в парадной форме, падает танкистам в ноги и плачет: «Немецкие автоматчики забрали орудие. Дайте возможность отбить, иначе мне труба…» Танкисты в машину – и на позицию. И минут через пятнадцать катят эту пушку обратно. Отбили! Расчет тут же ставит ее у землянки, и я до сих пор помню, как лейтенантик кричит: «Ну, мать вашу, теперь посмотрим, чья возьмет…» Боевой офицер! Вот как воевали под Сталинградом.
-- Ну и как же вы выбрались из того ада?
-- Мы вышли к переправе, где НКВД, проверяя каждого, пропускало на противоположный берег. Сталинград уже весь горел, все было в дыму. Кромешная тьма. Те летчики, кто вылетел утром на наших самолетах, не вернулись – немцы их сбили... Остальных, тех, кто выжил, собрали на другом берегу Волги и направили в другие полки. Кстати, с того дня нашего 926-го истребительного авиаполка больше не существовало…
-- Получается, немцы поначалу хозяйничали в сталинградском небе как хотели. И что же вы предприняли?
-- Против советских летчиков Гитлер бросил под Сталинград особую группу Геринга – лучших асов. Многих из них даже снял с ПВО Берлина. Они прилетели на новейших самолетах Ме-109 модификаций «Ф» и «Г». Мы встретили там очень серьезную группировку вражеской истребительной авиации -- пришлось туго.
И все равно били их, и неплохо. Например, мой комэск Черников сбил правнука Бисмарка, который летал на специальном самолете. В воздушном бою пробил ему охлаждающую систему -- двигатель и заклинило. Немец оказался грамотным: выбросил, чтобы облегчить самолет, все, даже планшет и пистолет. Тянул до линии фронта, но сел все же на нашей стороне…
Мне удалось над Сталинградом сбить три Ю-87 и два Ме-109. Пришлось нелегко!.. Они нас тогда перехватывали и сбивали. Асы же! Но вечно быть в шкуре дичи не очень-то хотелось. И мы выработали ответную тактику.
Поймать фрица в прицел можно было только тогда, когда он шел на тебя, атаковал. Как только дистанция сокращалась, делаешь резкий разворот и идешь ему в лоб. Только в лобовой атаке и можно было зацепить немца из пулеметов: он не выдерживал, начинал уходить. И появлялся момент -- очень скоротечный, когда можно было попасть хотя бы одной очередью. Поэтому в бою у меня голова крутилась на все 360 градусов -- не так, как сейчас. Вроде в шее и позвоночника не было!..
Однажды во время воздушного боя я увидел, как немец сбил самолет летчика соседнего полка Григория Лукьянца. Тот сел на «живот», начал вылезать из кабины – а фриц ринулся добивать. И так смело тот 109-й из пикирования выходил, что я подивился его беспечности. Дал газу -- и к нему. Когда метров пятнадцать до кабины немца оставалось, увидел выражение его лица – обезумевшее, удивленное: откуда, мол, этот русский взялся? Тут я уж его не упустил -- расстрелял в упор.
-- А вы сами не попадались в чужой прицел?
-- Однажды чудом уцелел! Обычно, когда мы прилетали на Сталинград группой, немцы нас в воздухе быстро разбрасывали, чтобы бить поодиночке. И чаще всего мы возвращались домой по одному или парой…
У меня был хороший надежный ведомый – Петя Копейкин. Но в тот раз я остался один. Лечу, аэродром рядом, и бдительность уже потерял. Тут что-то заставило меня обернуться. А там уже, буквально на хвосте, за мной идет «мессер»! Такое впечатление, что хочет таранить. Увидел, что я оглянулся, -- горочкой вверх и ушел.
Я потом все думал, почему фриц не ударил -- ведь жалеть он меня не мог. Наверное, у того немца кончились снаряды. Ему не хватило буквально пару секунд, чтобы обрубить мне хвост.
Надо не только уметь воевать. Надо, чтобы еще и везло.
Таких случаев на войне было предостаточно. Когда своя территория, когда рядом аэродром, уже смотришь, как лучше сесть… Теряется немножко бдительность. И в этот момент -- атака! Мы не раз наблюдали – и с земли и в воздухе, как немец заходил нашему истребителю в хвост, а летчик его не видел. Тот и расстреливал в упор. Факел -- и только двигатель летит вниз, остальное сгорело, рассыпалось на кусочки…
Помню, мы только прилетели и сели на аэродроме под Сталинградом. Горючее кончилось. И в этот момент над нами идет тройка «пешек» -- Пе-2 возвращались с бомбометания. Стрелки там, конечно, были, но, наверное, расстреляли уже боезапас. И вот сзади к ним подходит пара Ме-109 и расстреливает все три самолета прямо на наших глазах. Досада гложет, а помочь не можем – все длилось секунды. Два самолета разбились, а один сел на «живот». Мы к нему подбежали -- фюзеляж уже в огне. Но успели вытащить летчика, штурмана и стрелка…
Ходили потом к этому экипажу в госпиталь. Лежали они там обгоревшие, как головешки. И так им плохо было! Поэтому после обеда мы подпаивали ребят водкой через воронку. Они становились повеселей, жизнь в них появлялась.
Самое интересное, что уже где-то в 90-е годы я однажды встретил одного из них в Минске. Смотрю -- пожилой летчик (а рыбак рыбака видит издалека) идет по пешеходному переходу через Ленинский проспект. Вижу, вроде бы знакомый. И лицо обгоревшее… Разговорился с ним. Оказалось, что его я тогда под Сталинградом и спас, стал как бы крестным...
На войне подчас случалось и невозможное. Доходило даже до смешного. Однажды под Сталинградом меня «мессер» сильно потрепал. Да так, что самолет мой еле летел. Возвращаюсь на аэродром и думаю: долечу или не долечу, прыгать с парашютом или не прыгать? Приборная доска разбита, в ней что-то дымит. В плоскостях вот такие дыры. Хорошо, что не горю. В общем, состояние отвратительное.
Но двигатель тянет. И я лечу. Вот уже вижу аэродром. Дотянул… Сел. Снял парашют и говорю технику: вот тебе работа на всю ночь. А техники, сукины сыны, у нас здорово работали: в каком бы состоянии самолет ни прилетел -- утром садишься как в новый. И вот он ко мне подходит и говорит: «Товарищ лейтенант, хорошо, что вы не прыгнули с парашютом». Трос, которым выдергивалось кольцо, был перебит осколком снаряда – он прошел у меня под мышкой (!). А я в горячке боя и не заметил. Техник мой уже на земле кольцо выдернул, а парашют и не открылся…
-- Во время Великой Отечественной войны из-за плохого взаимодействия наши подразделения, не секрет, иногда били и по своим. А в небе такое случалось?
-- К сожалению, бывало… Например, мой ведомый Петя Копейкин однажды сбил наш бомбардировщик Пе-2. Полк этих самолетов стоял где-то недалеко от нас, но мы об этом не знали! А Пе-2 очень даже на немецкий истребитель Ме-110 похож. И вот однажды после взлета по сигналу ракеты Копейкин лоб в лоб с Пе-2 сошелся… и сбил. Причем не рядового летчика, а Героя Советского Союза. Судили, дали 10 лет условно… Была бы радиосвязь, этого бы не произошло.
А еще во время войны немцы летали порой на наших Яках. И был строгий приказ никого не пускать в хвост. Так вот, однажды, когда к нам приблизился истребитель -- как позже оказалось, из соседнего соединения Василия Сталина, он был сбит. Летчик погиб. Скандал был еще тот…
-- При всей трагичности ситуации, сложившейся под Сталинградом, победа -- да еще какая! -- осталась за нами…
-- Скажу откровенно: мы, летчики-истребители, сделали в том небе все, что могли. А наземные войска совершили вообще невозможное – они отстояли Сталинград. Какой ценой – я запомнил на всю жизнь… Потом, когда, располагаясь в румынском городе Плоешти на бывшем немецком аэродроме, мы рано утром 9 мая 1945-го салютовали Победе, я плакал…
Беседовал
подполковник
Игорь КАНДРАЛЬ, «БВГ».
Фото из личного архива А.С.ШАЦКОГО"
Почти о том же
Из М. Алексеева, «Мой Сталинград»:
«…днем немецкие самолеты, будучи полными хозяевами в небе, бомбили и расстреливали не только скопления наших войск, но гонялись и за малыми группами и даже за одиночками, вырвавшимися из балки, где продолжалась мясорубка, и рассыпавшимися по степи. «Где же наши-то истребители, знаменитые «ишачки», где они? — спрашивали мы сами себя и не находили ответа. — Неужели ни одного не осталось?» Но вот видим — один, во всяком случае, остался. Прижимаясь чуть ли не к самой земле, краснозвездный куцеватый истребитель уходил не уходил, а улепетывал что было духу от другого самолета, напоминающего злую осу с ярко-желтым ободком на его фюзеляже. Расстояние между ними быстро сокращалось, «мессер» уже выпускал очередь за очередью из своих не то пушек, не то крупнокалиберных спаренных пулеметов, но очереди эти пролетали выше цели, потому, видно, что немец боялся пикировать под острым углом (с такой высоты он легко мог врезаться в землю), но продолжал преследовать.
Очень скоро самолеты исчезли из наших глаз, растворились у горизонта в зябком мареве. Но «мессершмитта» мы увидели вновь, когда он возвращался назад со своей одиночной, «свободной», охоты. И то, что она была успешной для гитлеровского аса, мы убедились через какой-нибудь час горького нашего марша, когда увидели обломки «ишачка» и рядом с ними самого летчика — не его, конечно, самого, а то, что от него осталось: тело было разорвано на куски и раскидано вокруг обломков; ноги, обутые в модные на ту пору сапоги (их мастерили солдаты-умельцы для своих щеголей, молодых лейтенантов, из брезентовых плащ-накидок, ну а для этого бедолаги-модника, не иначе, как его технарь). Глаза мои не могли оторваться от одного сапога, валявшегося отдельно рядом с разрушенной кабиной: из него торчал кровавый обрубок ноги, лишь верхние обнаженные осколки костей белели. Увидели мы и голову летчика — она отлетела далеко вперед и попалась нам на глаза, когда мы, потрясенные этим зрелищем, не сказав ни слова и не глядя друг на друга, поскорее двинулись дальше. Я все же успел заметить, что из-под шлема пилота виднелись нос и глаза, до предела расширенные в предсмертный час да так и застывшие в таком положении, даже слеза, выкатившаяся из одного из них, казалось, не успела засохнуть. Надо было бы попытаться собрать по кусочку этого летчика, возвращавшегося с боевого задания и не вернувшегося из него, собрать, выкопать хотя бы небольшую ямку да и похоронить, но мы не нашли в себе силы, чтобы сделать то, что должны были бы сделать: боязнь самим быть настигнутыми врагом здесь, на открытом поле, подстегивала и гнала нас на восток…»